Биография. Екатерина Павловна Бакунина: биография, знакомство с Пушкиным

Личное дело

Екатерина Михайловна Бакунина (1810—1894) родилась в село Козицино под Торжком (Тверская губерния) в дворянской семье. Ее отец - Михаил Михайлович Бакунин, был сенатором и губернатором Санкт-Петербурга.

Екатерина получила прекрасное, всестороннее образование. В юности она была, по ее собственному признанию, «кисейной барышней»: занималась музыкой, танцами, рисованием, обожала морские купания в Крыму и домашние балы.

К моменту начала Крымской войны Екатерине Михайловне было сорок лет. В числе первых добровольцев она пожелала немедленно отправиться на фронт. Но попасть туда оказалось делом непростым. Родственники даже не хотели слышать о ее намерениях. Письменные просьбы в канцелярию великой княгини о зачислении в Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия, которая была учреждена в Петербурге в начале Крымской войны по инициативе великой княгини Елены Павловны, оставались без ответа. И все-таки благодаря упорству Екатерина Михайловна добилась своего. В Крестовоздвиженской общине она прошла начальную медицинскую подготовку. Двоюродный брат, офицер Александр, знавший ее характер и волю, рассказывая ей про Крым, про скопления раненых и тифозных, сказал: «Ведь я тебя знаю, тебе теперь еще больше захотелось туда ехать». Тогда желая испытать себя, Екатерина Михайловна стала ежедневно посещать «самую гнусную» из московских больниц.

21 января 1855 года Бакунина в числе сестер Крестовоздвиженской общины начала работу в бараках осажденного Севастополя. Знаменитый хирург Николай Пирогов в своих воспоминаниях с восхищением и уважением писал о редком трудолюбии и мужестве сестры Екатерины. Пирогов, а также посещавшие госпитали вице-адмирал П. С. Нахимов и генералы считали сестер милосердия незаменимыми помощницами. По поручению Пирогова, Екатерина Михайловна в конце 1855 года возглавила новое отделение медсестер для перевозки раненных в Перекоп. Позднее она получила предложение возглавить и саму Крестовоздвиженскую общину. По этому поводу Пирогов писал ей: «Не отговаривайтесь и не возражайте, здесь скромность

Екатерина Бакунина

неуместна… Я вам ручаюсь, Вы теперь необходимы для общины как настоятельница. Вы знаете, ее значение, сестер, ход дел, у Вас есть благонамерение и энергия.… Не время много толковать — действуйте!» На этом посту Бакунина оставалась вплоть до 1860 года.

В 1856 году война была закончена, и сестры вернулись в Петербург, где община продолжала свою благотворительную деятельность. Летом 1860 года Екатерина Михайловна оставила общину и уехала в деревню. В селе Козицино Новоторжского уезда Тверской губернии начался новый, не менее яркий этап ее жизни.

Врачей в губернии было мало. Население уезда (около 136 тысяч человек) обслуживал единственный врач. В специально построенном деревянном здании Бакунина открыла небольшую больницу на восемь коек, вела прием и оказывала медпомощь на свои средства и выплачивала содержание врачу. Уже к концу года количество получивших помощь превысило две тысячи человек, через год удвоилось. Прием Бакунина вела с утра. Днем она в крестьянской телеге объезжала больных, делала перевязки, давала лекарства, которые готовила сама. Она также приняла на себя обязанности попечительницы всех земских больниц уезда, которые отличались в губернии тем, что здесь не взималась плата за медобслуживание.

Когда в 1877 году Россия вступила в Русско-турецкую войну. Бакунина, как одна из опытнейших организаторов госпитального дела, оказалась востребована руководством Российского общества Красного Креста. Несмотря на 65-летний возраст, она едет на Кавказ в качестве руководительницы медсестер временных госпиталей. Ее деятельность здесь была еще более обширной, чем в годы Крымской войны. На фронте в этот раз Екатерина Михайловна пробыла больше года.

Умерла Екатерина Михайловна в 1894 году в селе Козицино, похоронена в селе Прямухино Тверской губернии в фамильном склепе Бакуниных.

Чем знаменита

Жизнь Екатерины Бакуниной представляет собой яркий образец общественного служения. Она несколько лет возглавляла Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия — первое в мире женское медицинское формирование по оказанию помощи раненым во время войны, прототип «Международного движения Красного креста». На этом посту она ездила по всем военным госпиталям Крыма и «сделалась примером терпения и неустанного труда для всех сестер Общины».

Бакунина была одним из организаторов госпитального дела в России в целом и медицинского обслуживания в Тверской губернии в частности. Ее заслуги были признаны современниками, а имя попало в дореволюционные справочные издания.

О чем надо знать

В 1893 году, за год до смерти, Бакунина написала книгу «Воспоминания сестры милосердия Крестовоздвиженской общины» - о событиях, происходивших с ней в период с 1854 по 1860 год.

Прямая речь:

«Ежедневно днем и ночью можно было застать ее в операционной, ассистирующей при операциях, в то время когда бомбы и ракеты ложились кругом. Она обнаруживала присутствие духа, едва совместимое с женской натурой», - Николай Пирогов о Екатерине Бакуниной

«Я должна была сопротивляться всеми средствами и всем своим умением злу, которое разные чиновники, поставщики и пр. причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться и сопротивляться этому я считала и считаю своим священным долгом» - Екатерина Бакунина.

«Во всех отношениях Вы явились достойной имени русского воина. От начала и до конца Вы оставались верны программе Вашей — служить во всем примером младшим Вашим подругам… Мы, врачи, для коих Вы были благонадежной и опытнейшей помощницей, питаем и навсегда сохраним к Вам чувство беспредельной благодарности. Имя Ваше не изгладится из памяти больных, коим Вы всецело приносили себя в жертву» - из памятного адреса, который вручили Бакуниной врачи пяти реформированных госпиталей при ее отъезде с Кавказа.

4 факта о Екатерине Бакуниной

Когда врачи обучали Бакунину в Петербурге азам медицинского дела, то, боясь простудиться в холодном климате зимой, в больницу на занятия она приезжала в карете, чем вызывала насмешки хирургов. Впоследствии, однако, неуют и неустроенность жизни на фронте она переносила стоически.
Екатерина Бакунина последней из сестер милосердия покинула по плавучему мосту оставляемый российскими войсками Севастополь.
Имя Екатерины Бакуниной носят одна из улиц Севастополя, Общество православных врачей г. Тверь и тверской областной перинатальный центр. В Тверском медицинском колледже учреждена стипендия им. Бакуниной для лучших студентов.
В 2011 году организован Благотворительный Фонд им. Екатерины Бакуниной.

Материалы о Екатерине Бакуниной

Говоря о неоспоримом вкладе в мировую историю русских сестер милосердия, к наиболее выдающимся среди них справедливо относил Екатерину Бакунину, чьи корни тесно связаны с тверской землей.

Биография

Родилась Екатерина Михайловна в 1810 году в семье дворянина - Михаила Михайловича Бакунина (1764-1847), бывшего губернатором Санкт-Петербурга и сенатором.

Е. М. Бакунина приходилась двоюродной сестрой знаменитому анархисту Михаилу Бакунину и внучкой И. Л. Голенищеву-Кутузову.

Е. М. Бакунина получила прекрасное, всестороннее образование. В своих воспоминаниях Бакунина пишет, что в юности была скорее «кисейной барышней»: занималась музыкой, танцами, рисованием, обожала морские купания в Крыму, домашние балы, где с удовольствием танцевала. Вовсе не слушала прежде лекций по естественным наукам и не ходила в анатомические театры.

Крымская война

21 января 1855 года Бакунина в числе сестер Крестовоздвиженской общины начала работу на театре военных действий в бараках осажденного Севастополя, где кровь лилась рекой.Николай Иванович Пирогов в своих воспоминаниях с восхищением и уважением пишет не только о бескорыстии, редком трудолюбии, но и о мужестве и бесстрашии сестры Екатерины. Пирогов вспоминал: «Ежедневно днем и ночью можно было застать ее в операционной, ассистирующей при операциях, в то время когда бомбы и ракеты ложились кругом. Она обнаруживала присутствие духа, едва совместимое с женской натурой». Вдохновляло сестер и то, что фронтовое начальство ценило их помощь, приравнивая ее к подвигу. Сам Пирогов, а также посещавшие госпитали вице-адмирал П. С. Нахимов, генералы считали их незаменимыми помощницами. «Нельзя не дивиться их усердию при уходе за больными и их истинно стоическому самоотвержению», - говорили многие, видевшие их труд. По поручению Пирогова Екатерина Михайловна в конце 1855 года возглавила новое отделение медсестер для перевозки раненных в Перекоп. Позднее она получила предложение возглавить Крестовоздвиженскую общину. Великий хирург пишет ей в письме: «Не отговаривайтесь и не возражайте, здесь скромность неуместна… Я вам ручаюсь, Вы теперь необходимы для общины как настоятельница. Вы знаете, ее значение, сестер, ход дел, у Вас есть благонамерение и энергия.… Не время много толковать - действуйте!» На этом посту Бакунина оставалась вплоть до 1860 года. Она ездила по всем военным госпиталям Крыма и «сделалась примером терпения и неустанного труда для всех сестер Общины».

«Община - не просто собрание сиделок, - подчеркивал Пирогов, - а будущее средство нравственного контроля госпитальной администрации». На должности госпитальной обслуги, а также на заведование складами были взяты только сестры независимой Крестовоздвиженской общины.

Одним из ярких представителей такого «нравственного контроля» стала Екатерина Михайловна Бакунина.

Карьера сестер милосердия определяется мнением о них раненых, местных руководителей общины, Николая Ивановича Пирогова и великой княгини Елены Павловны. И не могли своей властью госпитальные чины ни наградить, ни разжаловать их. Не могли чиновники и заинтересовать сестёр «войти в долю»: их позиция была твёрдой. Эту позицию выразила Екатерина Михайловна. Она так сказала о своей главной цели: «Я должна была сопротивляться всеми средствами и всем своим умением злу, которое разные чиновники, поставщики и пр. причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться и сопротивляться этому я считала и считаю своим священным долгом».

Екатерина Михайловна Бакунина

Подвиг милосердия

Екатерина Михайловна Бакунина – представительница известного дворянского рода Бакуниных, давшего России целую плеяду общественных и государственных деятелей. Место же самой Екатерины Михайловны в этой плеяде особо и, на мой взгляд, наиболее значительно. Помимо того, что она явилась одним из основателей госпитального дела в России, основательницей медицинского обслуживания в Тверской губернии, предвестницей женского медицинского образования, жизнь Екатерины Михайловны Бакуниной являет собой пример личного подвига во имя милосердия к страдающим от ран и болезней. Сестра милосердия – вот её главная в жизни регалия.

Родилась Катя Бакунина 19 августа 1811 года в Петербурге в семье гражданского губернатора санкт-петербургской губернии Михаила Михайловича Бакунина (1764-1837). Её мать Варвара Ивановна, урождённая Голенищева-Кутузова (1773-1840) приходилась троюродной сестрой великому полководцу М.И. Кутузову. В семье было шестеро детей: Евдокия, Василий, Любовь, Иван, Прасковья, Екатерина – самая младшая.

Михаил Михайлович Бакунин с 1775 года был на военной службе. Служил в лейб-гвардии Измайловском, Семёновском, Владимирском драгунском полках, кирасирском полку князя А. Потемкина. С 1797 года – генерал-майор, шеф Оренбургского драгунского полка. С 1801 года на гражданской службе. С 1802 г.– губернатор могилевской губернии, в 1808-1816 гг. – губернатор санкт-петербургской губернии, с 1808-го по 1827 г. – сенатор.

Варвара Ивановна Бакунина, жена Михаила Михайловича, сопровождала своего мужа в персидском походе в 1796 году, а в 1812 году была свидетельницей достопамятных событий эпохи первой отечественной войны. Об этих событиях она оставила записки, которые сохранила её дочь Екатерина Бакунина и передала впоследствии для публикации в журнал «Русская старина».

Евдокия Бакунина, родившаяся в 1794 году, старшая из детей в семье, стала художницей. Она училась живописи в Италии и получила золотую медаль от Академии Художеств. В 1820-30-х гг. Евдокия Михайловна играла заметную роль в московском обществе и была невестой знаменитого поэта Адама Мицкевича, но брак не состоялся по причине различия в вероисповедании и религиозных взглядах жениха и невесты.

Василий Михайлович Бакунин (1795-1863) начал военную службу в 1812 году портупей-юнкером в лейб-гвардии Артиллерийской бригады. Уволен от службы в 1848 году генерал-майором. Участвовал в движении декабристов – был членом Союза благоденствия. Его участие в движении декабристов было высочайше повелено оставить без внимания. Василий Бакунин являлся членом масонской ложи «Орла Российского» в Петербурге. Занимался литературой.

О Любови Бакуниной, родившейся в 1801 году, ничего неизвестно, вероятнее всего, она умерла в раннем возрасте.

Иван Михайлович Бакунин (1802-1874), полковник, женился на Екатерине Васильевне Собакиной, у них родились два сына и дочь. Иван Бакунин единственный из семьи оставил наследников.

Прасковья Бакунина родилась в 1910 году, была слаба здоровьем. Занималась литературой, в 1840-х гг. помещала свои повести в журнале «Москвитянин». Из всех сестёр и братьев она была наиболее близка Екатерине Бакуниной.

Дом Бакуниных был весьма просвещённым. И Михаил Михайлович и Варвара Ивановна были людьми образованными и прогрессивными, поэтому дали детям прекрасное образование и воспитание. Их дом иногда напоминал общественно-литературный салон, в котором обсуждались передовые для их круга политические и философские идеи. Это было время декабристов, Жуковского, Карамзина, Крылова, Пушкина.

По какой причине ни одна из сестёр Бакуниных не вышла замуж, трудно сказать.

К счастью, сохранились воспоминания Екатерины Михайловны Бакуниной 1854-1860 гг., на которые я буду опираться при написании данной статьи.

Вот что она вспоминает о своей молодости: «…она прошла так, как в то старое время проходила жизнь девушек нашего звания, то есть в выездах, занятиях музыкой, рисованием, домашними спектаклями, балами, на которых я, должна признаться, танцевала с удовольствием, и, может быть, вполне заслужила бы от нынешних девиц, посещающих лекции и анатомические театры, название “кисейной барышни”». Бакунина пишет, что желание стать сестрой милосердия жило в ней «чуть не с самого детства».

Осенью 1853 г. Турция, поддерживаемая западными державами, объявила войну России. В ноябре 1853 г. русская черноморская эскадра под командованием адмирала П.С. Нахимова уничтожила турецкий флот в бухте Синопа, и союзнические западные державы вынуждены были вступить в открытую войну против России. В сентябре 1854 г. союзники по коалиции (Турция, Англия, Франция и Сардиния) высадили свои войска в Крыму и начали осаду Севастополя. Русские корабли были затоплены русскими моряками при входе в Севастопольскую бухту, чтобы затруднить вторжение вражеской эскадры с моря. На суше моряки и солдаты при помощи гражданского населения выдержали одиннадцатимесячную осаду крепости. При защите города-крепости погибли адмиралы П.С. Нахимов, В.А. Корнилов, В.И. Истомин. 349 дней и ночей держался осаждённый Севастополь, сковывая главные силы неприятеля, выпускавшего иногда по городу до 60 тыс. артиллерийских снарядов в сутки. И только в конце августа 1855 г. ценой огромных потерь в своих рядах врагу удалось овладеть южной стороной Севастополя и оттеснить русские войска на север. Война началась во время правления императора Николая I, а мир был заключен в марте 1856 г. в Париже при императоре Александре II (император Николай I скончался в 1855 г.).

Ко времени начала Крымской войны, в 1853 году, Екатерине Бакуниной было более 40 лет. Это была зрелая женщина, ясно понимавшая суть происходящего.

Война шла несчастливо для империи. Потери в Севастополе были огромными, медицинского мужского персонала катастрофически не хватало, госпитальное хозяйство находилось в развале. Приведу отрывок из книги С.К. Махаева «Подвижницы милосердия»: «Началась Восточная война 1853-56 гг. Стали приходить с театра военных действий письма с описанием ужасных мучений раненых и больных воинов, страдавших от недостатка ухода и распорядительности, от недобросовестности госпитальных начальников и служителей и поставщиков провианта, от ужасного равнодушия к их страданиям тех, кому вверено попечение о защитниках отечества. Стало известно, что в свою армию выехали французские сестры, что в английские госпитали поехала знаменитая мисс Найтингаль с сестрами. А у нас еще не имели понятия о сестрах милосердия». Наконец и в России задумались о помощи раненым непосредственно на местах боёв. Инициативу взяли на себя великая княгиня Елена Павловна, вдова брата Николая I великого князя Михаила Павловича, и основатель военно-полевой хирургии Николай Иванович Пирогов. Елена Павловна решила организовать в Петербурге общину сестёр милосердия, предназначенную для работы в действующей армии. Такая община была первой в России и Европе.

5 ноября 1854 г. в церкви Михайловского дворца (ныне – Русский музей) состоялась торжественная церемония открытия Крестовоздвиженской общины. После литургии сёстры милосердия во главе с начальницей А.П. Стахович дали клятву (клятва давалась на год), в которой были такие слова: «…доколе сил моих станет, употреблять буду все мои попечения и труды на служение больным братьям моим». Главной целью общины была подготовка сестёр милосердия для ухода за ранеными и больными в действующей армии. Община объединяла патриотически настроенных женщин из разных слоёв общества – от весьма образованных (среди них были жёны, вдовы и дочери титулярных и коллежских советников, дворян, помещиков, купцов, офицеров) до малограмотных женщин. Руководить их деятельностью в Крыму было поручено действительному статскому советнику Н.И. Пирогову. Утром 6 ноября первая группа сестёр общины выехала на фронт.

Присутствие женщин на театре военных действий в то время в русском обществе не приветствовалось и появление сестёр милосердия первоначально вызвало неудовольствие как в аристократических, так и в военных кругах. Н.И. Пирогов в «Докладной записке об основных началах и правилах Крествовоздвиженской общины сестер попечения», написанной 14 октября 1855 г. так обосновал необходимость привлечения женщин к участию в оказании медицинской помощи на войне: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружить его попечениями, не известными и, так сказать, не свойственными мужчинам». Помощь сестёр милосердия на фронте действительно трудно переоценить: помимо исполнения прямых сестринских обязанностей они доставляли раненым пищу, меняли бельё, контролировали работу прачечных, следили за общим порядком.

Екатерина Бакунина оказалась в числе тех, кто пожелал немедленно отправиться на фронт. Однако не сразу ей удалось осуществить своё желание. Воспротивились родные, да и руководство общины не торопилось призвать её в сёстры милосердия. Она неоднократно писала в Петербург и получала уклончивые ответы. В своих воспоминаниях Бакунина пишет: «…На это я написала, что меня очень удивляет такое разделение, и что когда дочь Бакунина, который был губернатором в Петербурге, и внучка адмирала Ивана Лонгиновича Голенищева-Кутузова желает ходить за матросами, то странно, кажется, отказывать ей в этом. На это мне отвечали, что в первый отряд, который соберется, и я попаду.

…Но всего больше меня смущал и мучил брат (он военный, был в кампании 1828 и 29 годов); он все говорил, что это вздор, самообольщение, что мы не принесем никакой пользы, а только будем тяжелой и никому не нужной обузой».

Вопреки сопротивлению родных, она добилась зачисления в общину и прошла краткий курс обучения. Из воспоминаний Е.М. Бакуниной: «Я еще ездила раза два на перевязки утренней визитации (приёма – курсив автора). Помню, что много было гангренозных. Это было хорошее приготовление для Севастополя. Знаю, что некоторые доктора надо мной смеялись, говорили: ”Что это за сестра милосердия, которая ездит на перевязки в карете!” Но я так боялась простудиться и быть вынужденной остаться, что очень берегла себя. И, слава Богу, я не была хуже других и готовилась очень серьезно к принятию давно желаемого звания сестры милосердия, говела и причастилась.

И вот наступило 10 декабря (1854 г.) . Мы все восемь, уже одетые в коричневые платья, белые передники и белые чепчики, пошли к обедне в верхнюю церковь дворца. Великая княгиня была там; еще были разные дамы и тоже мои родственники: сестра моя (Прасковья) , Федор Николаевич Глинка с женой и другие.

После обедни священник громко прочел наше клятвенное обещание перед аналоем, на котором лежали Евангелие и крест, и мы стали подходить и целовать слова Спасителя и крест, а потом становились на колени перед священником; и он надевал на нас золотой крест на голубой ленте. Эта минута никогда не выйдет из моей памяти!..

Но и тут я имела маленькое смущение: когда я отошла к стоящим, Феофил Толстой, остановив меня, сказал: “Что Вы сделали кузина”. Но уже это было последнее сопротивление, и затем все признали совершившийся факт. На другой день мы выехали в Москву».

15 декабря 1854 года в составе третьего медицинского отряда (три доктора, два фельдшера, восемь сестёр) Екатерина Бакунина отправилась к месту боевых действий. Уже после Нового года отряд прибыл в Симферополь. Екатерина Михайловна писала: «Приехали прямо в дом, где жили сестры первого отделения. Впечатление было очень грустное. Они со всем рвением и усердием принялись за дело; симферопольские госпитали были переполнены ранеными и особливо тифозными, и сами сестры стали очень скоро заболевать. Когда я приехала, то уже четыре сестры умерли; иные поправлялись, а другие еще были очень больны, и сама старшая этого отделения, она же и начальница всей общины, Александра Петровна Стахович, лежала еще в постели».

Вскоре весь отряд сестёр, с которыми приехала Екатерина Бакунина, был отправлен в осаждённый Севастополь. И началась неутомимая, адова работа на перевязочном пункте Николаевской батареи. Из воспоминаний сестры Бакуниной: «…Не помню в точности, какого именно числа февраля (1855 г.) я дежурила на Николаевской батарее; рано утром у одного раненого сделалось сильное кровотечение. И врач послал позвать доктора Л.Л. Обермиллера. Помочь раненому было невозможно, - кровотечение было из сонной артерии, но тут же Обермиллер сказал доктору по латыни, что государь Николай Павлович умер! Для нас это было совершенно неожиданно; мы слышали только, что великие князья Николай и Михаил Николаевичи, которые жили более месяца в Севастополе и часто посещали на южной стороне наши госпитали, вдруг уехали, но мы все решили, что это, верно, для императрицы. А между тем уже было велено всем идти в собор для присяги. А я, глядя на нашего скончавшегося солдатика, мысленно повторяла слова последней погребальной песни: “К судии бо отхожу, идее же несть лицеприятия: раби и владыки вкупе предстоят, царь и воин, богат и убог в равном достоинстве, кийждо бо от своих дел или прославится, или постыдится…”».

С болью в сердце я читала строки о Гущином доме – госпитале, куда отправляли всех безнадёжных: «…В этом госпитале были постоянно две сестры, Григорьева и Голубцова, и это был великий подвиг: так там было безотрадно. Бедная Голубцова много вытерпела: во-первых, их экипаж опрокинулся и у нее были сломаны два ребра; потом у нее был тиф, несколько дней она была совершенно без сознания, и наконец, когда летом было немало случаев холеры, она была при этом госпитале и умерла холерой.

В продолжение марта иные сестры выздоравливали, другие занемогали, одна еще умерла.

Пасха в 1855 году была ранняя, 27 марта. В Вербное воскресенье я тоже слегла в тифе, на страстной неделе причастилась запасными дарами, и хотя была в памяти и даже всякий день одевалась, но дальше кровати не могла идти. Грустно было так проводить Страстную неделю и встретить Христово воскресение не в церкви, которую не смели иллюминовать снаружи, чтобы не сделать целью для выстрелов, а на постели».

В воспоминаниях Екатерины Бакуниной подробно описываются все тяготы, выпавшие на долю сестёр милосердия, их непростые взаимоотношения, поскольку разные причины толкали сестёр в это пекло, о котором многие из них не имели никакого представления: «…Положа руку на сердце, и перед Богом, и перед людьми твердо могу сказать, что все сестры были истинно полезны, разумеется, по мере сил и способностей своих. Во-первых, денежного интереса не могло и быть, так как сестры Крестовоздвиженской общины были всем обеспечены, но жалованья не получали. Были между нами и совсем простые и безграмотные, и полувоспитанные, и очень хорошо воспитанные. Я думаю, что были такие, которые до поступления никогда и не слыхали, что есть и чем должны быть сестры милосердия, но все знали и помнили слова Спасителя: “Егда сотвористе единому из сих меньших, Мне сотвористе”. И все трудились, не жалея ни сил, ни здоровья. Но, однако, разные сплетни и распоряжения, которые я находила ненужными и несправедливыми, довели меня до того, что я отказалась быть старшей сестрой, а только исполняла обязанности сестры при наших раненых, чему я была очень рада: не надо было хлопотать о сестрах, заниматься хозяйством, писать отчеты».

Вот как описывает Екатерина Бакунина в письме своей сестре Прасковье (13 мая 1855 г.), что творилось в Севастополе во время артобстрелов города: «…Пальба не слышна за этим гамом и стонами. Один кричит без слов, другой: “Ратуйте, братцы, ратуйте!” Один, увидя штоф водки, с каким-то отчаянием кричит: ”Будь мать родная. Дай водки!”

Во всех углах слышны возгласы к докторам, которые осматривают раны: “Помилуйте, ваше благородие, не мучьте!..” И я сама, насилу пробираясь между носилок, кричу: “сюда рабочих!” Этого надо отнести в Гущин дом, этого – в Николаевскую батарею, а этого – положить на койку. Много приносят офицеров; вся операционная комната наполнена ранеными, но теперь не до операций: дай Бог только всех перевязать. И мы всех перевязываем.

Принесли офицера; все лицо облито кровью. Я его обмываю. А он достает деньги, чтобы дать солдатам, которые его несли; это многие делают. Другой ранен в грудь; становишься на колени, чтобы посветить доктору и чтобы узнать, не навылет ли, – подкладываешь руку под спину и отыскиваешь выход пули. Можешь себе представить, сколько тут крови!.. Но довольно! Если бы я рассказала все ужасные раны и мученья, которые я видела в эту ночь, ты бы не спала несколько ночей!..».

Н.И. Пирогов, наблюдавший всё собственными глазами, писал: «Кто знает только по слухам, что значит это memento mori (напоминание о смерти), тот не может себе представить всех ужасов бедственного положения страдальцев. Огромные вонючие раны, заражающие воздух вредными для здоровья испарениями; вопли и страдания при продолжительных перевязках; стоны умирающих; смерть на каждом шагу в разнообразных ее видах – отвратительном, страшном и умилительном; все это тревожит душу даже самых опытных врачей, поседевших в исполнении своих обязанностей. Что же сказать о женщинах, посвятивших себя из одного участия и чувства бескорыстного милосердия на это служение?»

О Екатерине Михайловне Бакуниной Пирогов писал: «Ежедневно, днем и ночью, можно было ее застать в операционной комнате ассистирующей при операциях; в то время, когда бомбы и ракеты то перелетали, то не долетали и ложились вокруг собрания. Она обнаруживала…присутствие духа, едва совместимое с женской натурой и отличавшее сестер до самого конца осады».

Не всё устраивало Екатерину Бакунину в отношении сестёр к больным и раненым, и она с горечью вспоминала: «Скажу также и о мелочных переменах в нашей общинной жизни. Сестре Лоде что-то у нас не понравилось, и она стала просить, чтобы ее опять поместили в Бахчисарай. На ее место старшей сестрой к нам приехала баронесса Екатерина Осиповна Будберг, хорошая, дельная и добрая сестра. Но что мне не нравилось, это то, что у нас в общине, где все должно, кажется, быть основано на любви, милосердии, полной готовности делать все, что возможно, стало вводиться какое-то чиновническое и формальное отношение к делу. Я знаю, что были сестры, которые на меня сердились за то, что я хожу к больным не в мой дежурный день, а я именно хожу, чтобы поговорить с ними, что они очень любят».

Во время захвата неприятелем южной части Севастополя Екатерина Бакунина была последней из сестёр милосердия, ушедших через мост на северную сторону.

После сдачи южной части Севастополя у Н.И. Пирогова возникла идея транспортировки раненых в безопасные места. На том уровне развития путей сообщения и организации госпитального дела это было очень хлопотно: длительные переезды, грязь и сырость просёлочных дорог, наблюдение за больными, ночёвки в холодных этапных избах, плохая организация питания и транспорта. Екатерина Бакунина вызвалась сопровождать транспорты с ранеными в Перекоп и Берислав. В своих воспоминаниях Екатерина Михайловна описала все трудности, с которыми ей пришлось столкнуться в этом нелёгком деле: «Я задумала опять ехать с транспортом и пошла в главный госпиталь, откуда они отправляются, узнать – будет ли транспорт. Там никто ничего не знал. Тогда я пошла отыскивать генерала Остроградского. Я не помню его официального титула, но знаю, что он заведовал госпиталями. Он был добрый человек – сам, бывало, таскает койки – славный был бы фельдфебель, но не распорядитель! Я отыскала его, наконец, в правлении. Стала ему говорить о том, что делается в Перекопе, какие были перемены, а он мне отвечает совершенно равнодушно: “А я этого не знаю”. Меня это совершенно взорвало, и я говорю ему: “Да ведь вы там начальник?” – “Как же, начальник!” – “Я имела убеждение, что начальники должны знать, что у них делается”, - и еще много ему наговорила, и сказала, что сейчас иду к Николаю Ивановичу (Пирогову). А Остроградский был так любезен, что проводил меня на крыльцо, и скоро сам пошел к Николаю Ивановичу, к которому я пришла раньше, чтобы спросить у него, не угодно ли ему, чтобы я ехала на другой день в транспорт. Он мне сказал, что ему было бы очень угодно, да решусь ли я сама, так как холодно, а ехать надо уже не до Перекопа, а до Берислава. Я, разумеется, решилась. Погода была ветреная, но довольно теплая, а главное – было сухо. Я только боялась грязи для лошадей, так как тарантас тяжел, и очень была рада, что Остроградский пришел к Николаю Ивановичу, так как при этом последнем я могла от него добиться, чтобы все больные были в суконных нижних платьях, а то они, несмотря на холод, все еще в холстинных. Было еще ужасное распоряжение: когда транспорт отправляли из Симферополя, то на всякую подводу давали только по два полушубка, хотя больных было по четыре на подводе! Но что еще хуже – когда больные продолжали дальше свой путь в Россию, где холоднее, полушубки отбирались и отправлялись обратно в Симферополь!

Тем же порядком мы проехали пять ночлегов, но на место Перекопа наш транспорт был остановлен в Армянском Базаре – пять верст не доезжая до Перекопа. Больные кое-как были размещены по нетопленым домам, и городничий объявил, что для сестер нет квартиры, но унтер офицер распорядился иначе, и нам отвели хорошенький армянский домик – чисто, тепло. Одно было грустно и тяжело: больным нет ужина, а за неимением котлов мы не могли напоить их ни кофеем, ни чаем; одним небольшим самоваром не напоишь двухсот человек.

Утром я поехала в Перекоп в контору хлопотать, чтобы больным прислали водки и устроили обед; видела там и коменданта; а потом явилась прямо к генералу Богушевскому спросить, когда пойдет транспорт, и хлопотать, чтобы оставили полушубки и покрышки на телегах. Сначала он был очень нелюбезен, но потом, когда пришла его жена и, узнав, кто я, сказала, что знает все мое семейство, и тогда оба стали очень любезны. Она говорила, что ее сестра ей писала, что я тут, и она очень желала меня видеть. Я была очень рада, что могла подробно ему рассказать о несчастном положении транспорта в Армянском Базаре. Они могут сказать в извинение то, что на место 2000 человек, которых они могли бы поместить, у них 5000! Но я все надеялась, что хоть что-нибудь да сделают, хоть котлы и солома будут».

Приведу ещё несколько отрывков из воспоминаний Бакуниной, характеризующих и трагедию Крымской войны, и личность самой Екатерины Михайловны: «…я вошла в избу, битком набитую нашими больными. Я принесла чулки, вязаные варежки, и вот со всех сторон начали кричать: “Дай, матушка, один чулок, у меня ведь только одна нога!” – “А мне на обе, да у меня одна рука, в портянки в два часа не обулся”. – “Дай мне на правую руку!” – “Вот кстати, а мне на левую!” – “И мне на левую!” – “И мне тоже!”

Да неужто не найдется кому на правую? – кричит один смеясь. – У кого правая рука? Говорите!

Раздав безруким, я пошла отыскивать по телегам безногих. В нашем транспорте 80 ампутированных и 20 со сложными переломами…

Взошли мы в хату, где собрались самые слабые. Глядя на них, ясно было видно, что вряд ли мы довезем их до следующей станции. Ужасно видеть умирающего и на постели, но знать, что в последние минуты его будут трясти на подводе в мороз – страшная, ужасная необходимость! Умерших мы можем оставлять, но умирающих должны везти. Сердце ноет, как об этом подумаешь, и молишь Бога, чтобы скорей до отъезда прекратились их страдания!..

Это имение кн. Воронцова, и, слава Богу, народ тут живет хорошо; а то страдаешь, глядя на больных, да и на хозяев, которые шесть дней ходят на панщину. И что это за тяжелая у них жизнь! Боже мой, сколько страданья везде и всем!..

Как мне ясно и теперь видится эта маленькая церковь без купола и колокольни, а над тесовой крышей только крест блестит розовым сиянием заката…Когда мы вошли, шла вечерня. Потом я просила священника отслужить благодарственный молебен. Как я молилась, как благодарила Господа за то, что могла хоть не лепту, а миллионную часть лепты вложить в великое общее дело! Как я просила Бога простить мне все, что я сделала в продолжение этого года против данного мной обета, благодарила за свои силы, за свое здоровье!..».

2 февраля 1856 г. от тифа скончалась новая настоятельница Крестовоздвиженской общины Екатерина Александровна Хитрово. «За что Бог лишил общину, - писала Е. Бакунина, - такой примерной сестры милосердия, умной, воспитанной, доброй, снисходительной, истинной сестры милосердия! Больше я такой не встречала!»

Авторитет Екатерины Михайловны Бакуниной был так высок, что великая княгиня Елена Павловна согласилась с мнением Николая Ивановича Пирогова поставить во главе осиротевшей Крестовоздвиженской общины сестру Бакунину. 9 февраля 1856 г. Н.И. Пирогов пишет Бакуниной: «Почтеннейшая сестра Екатерина Михайловна. Община, которая столь многим обязана вашему усердию, находится теперь, по смерти нашей незабвенной настоятельницы, опять без руководителя…

От имени ее высочества, высокой покровительницы благого дела, я предлагаю и даже требую от вас, как святого долга: возьмите на себя управление общиной. Не отговаривайтесь и не возражайте; здесь скромность и недоверие неуместны; забудьте на время все ваши частные отношения для общего дела. Я вам ручаюсь, вы теперь необходимы для общины как настоятельница. Вы знаете ее назначение, вы знаете сестер; вы знаете ход дел; у вас есть и благонамерение, и энергия. Ваши недостатки вы знаете лучше меня, а кто хорошо себя знает, для того это знание лучше совершенства. Вы знаете так же, как я вас уважаю и люблю. Знаете также мою привязанность к общине, и потому я уверен, что мое предложение будет вами принято беспрекословно. Не время много толковать – действуйте. Ее императорское высочество желает, чтобы вы, приняв на себя звание настоятельницы и управление общиною, как можно скорее приехали сначала к нам в С.-Петербург на короткое время, а потом бы уже отправились также для короткого, так вами желанного, отдыха в Москву. Но, ради Бога, не медля и решительнее! Решительности, впрочем, вас учить не мне. Итак, с Богом, почтенная Екатерина Михайловна, приезжайте скорее сюда. Спешите. Вас искренне уважающий Н. Пирогов».

Собственноручная приписка великой княгини Елены Павловны: «Моя дорогая Екатерина Михайловна! Хотите утешить меня и Общину в той громадной потере, которую мы понесли? Согласитесь ли взять на себя трудную обязанность настоятельницы на этот год? Вы – единственная, которая может быть призвана на это по вашему характеру, по тем услугам, какие вы оказали, по духу учреждения, который вы знаете и разделяете, знанию, наконец, сестер, властей и всего административного хода дела. Я говорю себе, что если вы исполните мою просьбу, у вас хватит мужества исполнить это призвание во всей его полноте. Задача серьезная, так как дело идет не только о себе, но и о ведении стольких различных элементов в духе единства, смирения, энергии, порядка и христианской любви. Все это вам не чуждо. Я обращаюсь к вашему сердцу, чтобы приложить его к сестрам, к этой Общине, столь испытанной, столь неустрашимой, столь благословляемой. Ответьте мне сейчас и поезжайте в Москву, а оттуда сюда, прежде чем вернуться к своему посту. Да поможет Вам Бог, да вдохновит Он вас и да подкрепит. Елена».

Бакунина дала согласие возглавить Крестовоздвиженскую общину. Великая княгиня наградила её медалью за оборону Севастополя.

25 марта 1856 года был заключен мир. Вот что пишет об этом сестра Бакунина: «25-го было объявлено, что мир заключен. Разумеется, еще не знали грустных условий парижского мира; впрочем, не знаю, что касается меня, занимало ли бы меня и чувствовала ли бы я что-нибудь другое, кроме того, что война кончилась, что не будут стоять люди, да еще христиане, друг против друга и стараться, как можно более нанести вреда один другому! И как это искажает все чувства! Я и на себе это испытала, и, читая отчет французского доктора, который был в Добрудже: «Наконец мир явился положить конец нашим бедствиям», - я не пожалела, а обрадовалась, что и им было не лучше нашего.

Я вполне согласна с гр. Львом Николаевичем Толстым, что это гадко, безнравственно, не по-христиански; но вот в чем я никогда с ним не соглашусь: я считаю, что я должна была сопротивляться всеми средствами и всем моим уменьем злу, которое разные чиновники, поставщики и пр. причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться, и сопротивляться этому я считала и считаю и теперь священным долгом».

В конце апреля Бакунина получила рескрипт от великой княгини Елены Павловны: «Екатерина Михайловна! Вполне ценя высокие нравственные качества ваши, столь блистательно выказанные во время осады Севастополя, я избрала вас на сей год сестрой-настоятельницей Крестовоздвиженской общины, и поручаю вам вступить ныне же в исправление вашей должности. Вместе с сим возлагаю на вас во время самого следования в Крым обревизовать расположенные на пути отделения общины и поручаю вам все замеченное предложить на рассмотрение и обсуждение комитета общины».

И вновь едет Екатерина Михайловна в Крым наводить порядок в госпитальном хозяйстве. Не по душе ей всякая казёнщина и пишет она с горечью: «Что мне в это время было очень скучно и даже тягостно – это писанье бумаг. Надо было писать к сестрам во все отделения, а всего чаще надо было писать в Петербург и надо было непременно писать сначала начерно, не для того, чтобы сделать фразы красивыми, - я за этим никогда не гналась, да и не умела, - а чтобы иметь “отпуск”. Ведь мы получали ответы недели через две. Получишь какой-нибудь ответ, наскоро написанный, так что вдруг и не поймешь, на что именно отвечают, пока не посмотришь, что тогда спрашивал.

И много времени я употребляла на писанье, так что мало мне его оставалось для больных, что мне было очень грустно; но все-таки я ездила всякий день и в бараки, и в лагерь, а дня через два или три и в офицерскую больницу».

В начале сентября 1856 г. Екатерина Бакунина вернулась в Петербург и занялась делами общины.

Осенью ей удалось выхлопотать свидание с двоюродным братом, известным идеологом анархического движения, Михаилом Бакуниным, который находился в заключении в Шлиссельбургской крепости.

Екатерина Михайловна руководила Крестовоздвиженской общиной вплоть до 1860 года. Эта деятельность принесла ей много разочарований.

Обратимся вновь к её воспоминаниям: «Но что же я делала в этот год (1857)! Ничего, а может быть и хуже, чем ничего. Мучилась, хлопотала, досадовала и горевала. С одной стороны, идеальные, неприменимые к нам теории, с другой – материальная пошлость, жадность, глупость! Все высокие мысли разбились в прах об неумолимую действительность. Только в госпитале, у постели больных, видя сестер, свято исполняющих свои обязанности, и слыша благодарные слова страдальцев, я отдыхаю душой…».

Интересны воспоминания сестры Бакуниной о кончине художника Александра Андреевича Иванова: «…не могу не упомянуть, как любезен был к сестрам Александр Иванович (Андреевич) Иванов. Он приехал в июне (1858 г.) в Петербург со своей картиной (“Явление Христа народу”)…

Но мы, к несчастью, со своей стороны оказали ему грустную услугу, когда он, совершенно одинокий, занемог холерой на маленькой квартире живописца Боткина; сестры постоянно были при нем. Наш доктор, сестра Е.П. Карцева и я, мы тоже часто там бывали. 3 июля он скончался. Живо помню, как из академической церкви мы провожали его пешком до женского монастыря, где он похоронен».

Екатерину Михайловну в её борьбе за воплощение своих идей в организации и деятельности общины неизменно поддерживал Н.И. Пирогов. 5 августа 1857 г. он писал ей из Одессы: «У вас будет довольно для этого и самоотвержения, и благородства души, и беспристрастия, и истинной любви к начатому делу. Я знаю очень хорошо, что вы не сможете сообщить общине характер формально-религиозного учреждения; но вашим примером действий и вашей любовью к делу вы можете, конечно, при благоприятных условиях, сообщить ей известный нравственный характер. Итак, если великой княгине угодно будет сделать из общины религиозный орден, то вы навряд ли успеете способствовать к достижению этой цели; но ваша честность, прямодушие, усердие к делу и опытность более чем достаточны придать истинно-нравственный характер учреждению, если захотят ограничиться только таким направлением именно».

Летом 1859 года великая княгиня Елена Павловна изъявила желание, чтобы Екатерина Михайловна отправилась в Берлин и Париж для изучения там опыта организации общин сестёр милосердия. Бакунина исполнила волю княгини и совершила заграничное турне. Посещение общин в Берлине и Париже её разочаровало. Вот что она пишет по этому поводу: «Что же сказать об общем впечатлении, произведенным на меня этим великолепным, богато и прочно устроенным заведением (диаконический дом «Вифания» в Берлине»)? Первое… - большая прочность. Все выстроено для одной цели, выстроено грандиозно, широкой рукой. Церковь большая, красивая; сад и огород. Все от самого большого до самого малого приспособлено к одной цели. Аккуратность и чистота во всем отличные. Но я помню, что на меня точно повеяло холодом. Диаконисы очень аккуратные, очень приветливые, но все очень молодые; видно, что неопытные; они могут при строгой дисциплине прекрасно исполнять и свои мелкие обязанности, и серьезно заняться чищением медных ручек и полов. Но это не те сестры, о которых мы мечтали, - о сестрах – утешительницах больных, ходатайницах за них, сестрах, вносящих в чужие госпитали горячие чувства любви и участия, правду и добросовестность!..

Что же сказать о службе сестер у больных? Можно сказать, что то же, что и везде: и те же недостатки, и те же качества. Тщательно, прекрасно перевязывают, но иногда сделают ту же ошибку, как и везде: от дурной язвы перейдут к чистой, не умывши рук, или оставят валяться грязный компресс. Я ведь постоянно ходила с ними на перевязку. А раз я была очень поражена: в особой комнате лежал умирающий больной, - гангрена и пиэмия; при нем сидел служитель, а диакониса в другой комнате чистила медный замок! Так бы я их и переменила; да и вообще я находила, что они очень холодно относятся к больным; и их одеянье, черное платье, очень маленькая пелериночка, белые передники с нагрудником, кисейные с мушками чепчики с тюлевым рюшем, придают им скорей вид субреток, чем служительниц страждущим. Да и их очень много. Так что я нахожу, что им мало дела; больных при мне было 217 человек, а диаконис и испытуемых 60. Это очень хорошо тем, что они очень хорошо видят, что не заведение в них нуждается, а они в нем.

…Итак, S-te Hedwig (монастырь св. Гедвиги) есть произведение экзальтированной религии и мысли о спасении своей души…“Вифания” - можно сказать – есть произведение рассудка и желания жить по-христиански с кой-какими удобствами. Крестовоздвиженская община – произведение патриотического чувства, стремящегося участвовать в общем деле, испытывающего сильное сочувствие к стольким страданиям и готовность разделить общую опасность и труды. Невольный интерес, связанный с войной – вот начало нашей общины. Что же из этого выйдет? Не знаю, но понимаю, что надо другие начала. Но что? Какие? Мои мысли здесь еще больше спутались, чем в Петербурге. Грустно, тяжело!..

Боже мой! Неужели людей только и можно вести строгой, убивающей дисциплиной? Грустно это для человечества».

Не сумев преодолеть противоречия, возникшие между её собственными устремлениями и желанием великой княгини Елены Павловны превратить общину в религиозный орден, Екатерина Михайловна Бакунина летом 1860 года оставила Крестовоздвиженскую общину.

«В общине был установлен порядок, - писала она, - что сестра, уезжающая в отпуск, снимала и оставляла в общине свой золотой крест, который мы носим на широкой голубой ленте.

Живо помню светло-сумрачную петербургскую летнюю ночь, полумрак красивой общинной церкви, и как я вошла в нее одна, помолилась, заплакала и сняла, с грустью, но с полной решимостью, тяжелый крест сестры-настоятельницы и повесила его на общинский образ Воздвиженья Крест

Екатери́на Миха́йловна Баку́нина (19 августа или 1811, Санкт-Петербург - 6 декабря , село Казицино , Тверская губерния ) - сестра милосердия, героиня двух войн XIX века .

Крымская война

К моменту начала Крымской войны Екатерина Михайловна была солидной светской дамой сорока лет. В числе первых добровольцев она пожелала немедленно отправиться на фронт. Но попасть туда оказалось делом непростым. Родственники даже не хотели слышать о её намерениях. Письменные просьбы в канцелярии великой княгини о зачислении в общину оставались без ответа. И все-таки благодаря упорству Екатерина Михайловна добилась своего. В Крестовоздвиженской общине она прошла начальную медицинскую подготовку. 21 января 1855 года Бакунина в числе сестёр Крестовоздвиженской общины начала работу на театре военных действий в бараках осажденного Севастополя, где кровь лилась рекой. Николай Иванович Пирогов в своих воспоминаниях с восхищением и уважением пишет не только о бескорыстии, редком трудолюбии, но и о мужестве и бесстрашии сестры Екатерины. Пирогов вспоминал: «Ежедневно днем и ночью можно было застать её в операционной, ассистирующей при операциях, в то время когда бомбы и ракеты ложились кругом. Она обнаруживала присутствие духа, едва совместимое с женской натурой». Вдохновляло сестёр и то, что фронтовое начальство ценило их помощь, приравнивая её к подвигу. Сам Пирогов, а также посещавшие госпитали вице-адмирал П. С. Нахимов , генералы считали их незаменимыми помощницами. По поручению Пирогова Екатерина Михайловна в конце 1855 года возглавила новое отделение медсестёр для перевозки раненных в Перекоп. Позднее она получила предложение возглавить Крестовоздвиженскую общину. Великий хирург писал ей в письме: «Не отговаривайтесь и не возражайте, здесь скромность неуместна… Я вам ручаюсь, Вы теперь необходимы для общины как настоятельница. Вы знаете, её значение, сестёр, ход дел, у Вас есть благонамерение и энергия.… Не время много толковать - действуйте!» На этом посту Бакунина оставалась вплоть до 1860 года. Она ездила по всем военным госпиталям Крыма и «сделалась примером терпения и неустанного труда для всех сестёр Общины».

«Община - не просто собрание сиделок, - подчёркивал Пирогов, - а будущее средство нравственного контроля». Одним из ярких представителей такого «нравственного контроля» стала Екатерина Михайловна Бакунина.

Карьера сестер милосердия определяется мнением о них раненых, местных руководителей общины, Николая Ивановича Пирогова и великой княгини Елены Павловны . И не могли своей властью госпитальные чины ни наградить, ни разжаловать их. Не могли чиновники и заинтересовать сестёр «войти в долю»: их позиция была твёрдой. Эту позицию выразила Екатерина Михайловна. Она так сказала о своей главной цели: «я должна была сопротивляться всеми средствами и всем своим умением злу, которое разные чиновники, поставщики и пр. причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться и сопротивляться этому я считала и считаю своим священным долгом».

Именно поэтому Николай Иванович поручил сёстрам раздачу денежных пособий.

Екатерина Михайловна последней из сестёр милосердия покинула по плавучему мосту оставляемый войсками Севастополь.

В 1856 году война была закончена, и сёстры вернулись в Петербург, где община продолжала свою благотворительную деятельность.

Продолжение благотворительной деятельности

Летом 1860 года Екатерина Михайловна с «сокрушенным сердцем» оставила общину и уехала в деревню. В селе Козицино Новоторжского уезда Тверской губернии вдали от столичной суеты начался новый, не менее яркий этап её жизни в занятиях любимым и полезным делом - медициной.

Врачей в губернии было мало. Население уезда (около 136 тысяч человек) обслуживал единственный врач. Эпидемии чумы, холеры, оспы, тифа уносили тысячи жизней. В специально построенном деревянном здании Бакунина открыла больничку на восемь коек, вела приём и оказывала медпомощь на свои средства, сама же выплачивала содержание врачу. Так был заложен первый камень в фундамент земской медицины в Новоторжском уезде.

Поначалу крестьяне отнеслись настороженно к барской затее. Но вскоре недоверие ушло, и к концу года количество получивших помощь превысило две тысячи человек, через год удвоилось, росло и далее. Прием Бакунина начинала с утра. Днём она в крестьянской телеге объезжала больных, делала перевязки, давала лекарства, которые мастерски готовила сама. С особым вниманием относилась к крестьянским детям. Она охотно приняла на себя обязанности попечительницы всех земских больниц уезда, которые отличались в губернии тем, что здесь не взималась плата за медобслуживание.

До конца дней своих, уже в Козицине, Бакунина продолжала защищать больных и бесправных, оставаясь примером, обличительной совестью для прагматичных людей. Жизнь Екатерины Михайловны, несомненно, яркий образец общественного служения. Ей довелось стать одним из организаторов госпитального дела в России и медицинского обслуживания в Тверской губернии. Её заслуги были признаны современниками, а имя попало в дореволюционные справочные издания. В 1877 году Россия вступила в Русско-турецкую войну . Бакунина, как одна из опытнейших организаторов госпитального дела, востребована руководством Российского общества Красного Креста . Несмотря на 65-летний возраст, она едет на Кавказ в качестве руководительницы медсестёр временных госпиталей. Её деятельность здесь была ещё более обширной, чем в годы Крымской войны. На фронте в этот раз Екатерина Михайловна пробыла больше года. Прощаясь, врачи пяти реформированных госпиталей преподнесли ей памятный адрес: "Во всех отношениях Вы явились достойной имени русского воина.

В 1881 году в Козицине к Екатерине Михайловне приезжал Лев Николаевич Толстой. Вспоминая Севастополь, он спросил её: «Неужели у вас нет желания отдохнуть, переменить обстановку?» «Нет, да и куда я могу уехать, когда меня каждый день ждут. Разве я могу их бросить?» - отвечала она. В своей благотворительной деятельности Бакунина выдвигала свой девиз: «С именем Бога - всё для людей».

Работы

В 1893 году, за год до смерти, Бакунина написала книгу «Воспоминания сестры милосердия Крестовоздвиженской общины», в которой мы видим её, энергичную, пламенную, с искрометными глазами и речами, в простых мужицких сапогах бодро шагающую по непролазной грязи.

Бакунина Е. М. Записки // Вестник Европы . - 1898. - № 3-6.
Бакунина Е. Воспоминания сестры милосердия Крестовоздвиженской общины (1854-1860 гг.). - Казицыно, 1888-1889.

Память

Имя Екатерины Михайловны Бакуниной носят Общество православных врачей (Тверь), Тверской областной клинический перинатальный центр . В 2011 году организован Благотворительный Фонд им. Екатерины Бакуниной.

Современным медикам необходимы нравственные идеалы. Тверской медицинский колледж считает Е. М. Бакунину эталоном для подражания. Лучшим студентам колледжа учреждена стипендия им. Бакуниной.

В Севастополе в честь Е. М. Бакуниной названа одна из улиц , на которой находится общеобразовательная школа № 26, где есть памятный уголок о Екатерине Михайловне.

Напишите отзыв о статье "Бакунина, Екатерина Михайловна"

Примечания

Литература

Сысоев В. И. Бакунины. - Тверь: Созвездие, 2002.
Сысоев В. И. Сестра милосердия Екатерина Бакунина. - Тверь; СПб. : Благотворительный фонд «Имени сестры милосердия Екатерины Бакуниной»: Общественное об-ние «Золотая Книга Санкт-Петербурга», 2012. - 373 с. - (Библиотека Золотой Книги Санкт-Петербурга). - ISBN 978-5-87049-787-7
Синицын . Воспоминания врача Синицына о Екатерине Михайловне Бакуниной // Вестник Европы . - 1898. - № 7.

Отрывок, характеризующий Бакунина, Екатерина Михайловна

– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.

Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d"etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.

«Я счастлив был!.. Нет, я вчера не был счастлив поутру я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не видно было!

Наконец, я потерял надежду; вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, – сладкая минута!.. Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной!» – восклицал Пушкин в своем лицейском дневнике.

Об этом увлечении поэта вспоминал его приятель С. Д. Комовский

«Но первую платоническую, истинно пиитическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его… Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели общий восторг во всей лицейской молодежи. Пушкин, с пламенным чувством молодого поэта, живыми красками изобразил ее волшебную красоту в стихотворении своем под названием «К живописцу». Стихи сии очень удачно положены были на ноты лицейским товарищем его Яковлевым и постоянно петы не только в Лицее, но и долго по выходе из оного».

Бакуниной увлекались и другие лицеисты, в том числе И. И. Пущин, будущий декабрист. Но соперничество не послужило причиной охлаждения между друзьями.

Пушкин томился любовью к Бакуниной всю зиму, а также весну и большую часть лета 1816 года. За это время из-под его пера вышел ряд элегий, которые носят печать глубокой меланхолии. Никаких определенных выводов об отношениях, существовавших между поэтом и любимой девушкой, нельзя сделать на основании этих стихов элегический трафарет заслоняет живые черты действительности. Вероятно, весь этот типично юношеский роман повлек за собой лишь несколько мимолетных встреч на крыльце или в парке.

«Екатерина Бакунина, разумеется, не могла ответить никому из влюбленных лицеистов взаимностью, – считает литературовед Нина Забабурова. – Им было 17, а ей 21. В этом возрасте такой разрыв составляет пропасть, тем более что девушки, как известно, взрослеют быстрее. У Бакуниной был младший брат, ровесник влюбленного поэта, и такая ситуация была вдвойне невыгодна для пылкого поклонника. Она уже поэтому должна была смотреть на него как на ребенка. По тем скудным сведениям, которыми поделились современники, Екатерина Павловна была девушкой достаточно строгой, серьезной и абсолютно чуждой игривого кокетства».

Осенью Бакунины переехали в Петербург, и Пушкин, судя по стихам, долгое время был совершенно безутешен. Но молодость брала свое, каждый день приносил новые впечатления, начались первые литературные успехи и даже настоящие триумфы, каким оказалось публичное чтение на экзамене в присутствии стареющего Державина. Сердечная рана затянулась…

Лучшие дня

В 1817 году Екатерина Бакунина стала фрейлиной, а Пушкин окончил Лицей. Нет никаких сведений о том, что они встречались в Петербурге. Через много лет Екатерина Павловна встретилась с Пушкиным в Приютино в 1828 году, на праздновании дня рождения Екатерины Марковны Олениной. Но тогда он, скорее всего, был слишком занят Анной Олениной, чтобы помнить о своей лицейской любви…

Вышла замуж очаровательная Екатерина Бакунина уже в очень зрелом возрасте. Надежда Осиповна Пушкина, мать поэта, в 1834 году сообщала дочери

«...как новость скажу тебе, что Бакунина выходит за господина Полторацкого, двоюродного брата госпожи Керн. Свадьба будет после Пасхи. Ей сорок лет, и он не молод. Вдов, без детей и с состоянием. Говорят, он два года, как влюблен...».

По-видимому, Пушкин – уже женатый в то время человек – присутствовал на свадьбе Екатерины Павловны. По заведенному обычаю императрица Елизавета Алексеевна благословила свою любимую фрейлину и подарила молодым икону, которую Бакунина хранила всю жизнь.

Покинув высший свет, двадцать один год прожила она с мужем в полном согласии. Охотно переписывалась с друзьями, воспитывала детей – сына Александра и дочь Екатерину, наслаждалась семейным счастьем...

«…Екатерина Павловна между тем стала замечательной художницей, – рассказывает Лев Анисов. – Имела выставки, много заказов. Однако прославилась она и осталась в памяти потомков именно влюбленностью в нее великого поэта. Вполне сознавая это, она как реликвию берегла до конца своих дней написанный рукою Пушкина на желтоватом листке альбомного формата его мадригал ко дню ее именин».

Многие художники старались запечатлеть красоту этой женщины. Известны рисунок О. Кипренского, два акварельных портрета П. Соколова. Есть основания предполагать, что Екатерина Павловна изображена и на одной из акварелей К. Брюллова. На всех этих портретах нежно и кротко смотрят ее глаза, обаяния женственности исполнен весь ее облик. «Как она мила» – эти пушкинские слова как нельзя более точно передают свойство ее красоты.